180933.p.jpg?0 - Два месяца ада. Юлия СысоеваПожа­луй, это самая тяже­лая тема и самые тяжё­лые вос­по­ми­на­ния, о кото­рых мне при­шлось писать. Но думаю, что при­шло вре­мя напи­сать об этом в память невин­но уби­ен­ных нерож­ден­ных детей, ради тех, кого, может быть, мож­но будет еще спасти.

Осень 91 года. Все­го месяц, как рух­ну­ла совет­ская импе­рия. Стра­на пере­жи­ва­ла труд­ные вре­ме­на. Впе­ре­ди ее жда­ли лихие девя­но­стые и мно­же­ствен­ные потря­се­ния. Нераз­бе­ри­ха, хаос и неопре­де­лён­ность – сколь­ко оправ­да­ний для жесто­ких и нело­гич­ных поступ­ков, в том чис­ле – и для убий­ства нерожденных!..

Это была осень как осень, вро­де самая обыч­ная, с дождя­ми и обле­та­ю­щи­ми листья­ми. С лужа­ми на асфаль­те, с бабуш­ка­ми у мет­ро, тор­го­вав­ши­ми дач­ны­ми ярки­ми осен­ни­ми буке­та­ми, мок­ры­ми от дождя. Я, моло­дая и несмыш­ле­ная, толь­ко закон­чив­шая с крас­ным дипло­мом меди­цин­ское учи­ли­ще… Ах да, крас­ный диплом! Конеч­но, я долж­на была бы этим летом посту­пить в инсти­тут… Это было бы совер­шен­но есте­ствен­но для девоч­ки-отлич­ни­цы. Но девоч­ка-отлич­ни­ца, по всей види­мо­сти, заси­де­лась в под­рост­ко­вом воз­расте, и тот самый пре­сло­ву­тый под­рост­ко­вый кри­зис, кото­рый у дру­гих закан­чи­ва­ет­ся к 16 или 17 годам, у нее  толь­ко начался.

И девоч­ка-отлич­ни­ца реши­ла пока нику­да не посту­пать, устро­ить бунт, разо­ча­ро­вать роди­те­лей и  пой­ти рабо­тать. Стать взрос­лой, нако­нец. Но идти рабо­тать в боль­ни­цу или тем более в поли­кли­ни­ку мне не хоте­лось. Неин­те­рес­но и скуч­но. «Самое пре­крас­ное место в меди­цине – это родиль­ный дом, там, где рож­да­ют­ся новые люди, где посто­ян­но радость со сле­за­ми на гла­зах,  та вели­кая и неопи­су­е­мая радость, когда чело­век рож­да­ет­ся в мир», – дума­ла я. И я хоте­ла делить эту радость и видеть ее и ося­зать.  И вот я на кры­льях моло­дой роман­ти­ки бук­валь­но впорх­ну­ла в две­ри родиль­но­го заве­де­ния. А  там меня жда­ло совсем не то, что я так жела­ла уви­деть и ощутить.

Там меня ждал ад. В одном зда­нии рож­да­лись и одно­вре­мен­но уби­ва­лись дети. Уби­ва­лись самы­ми звер­ски­ми,  цинич­ны­ми и бес­че­ло­веч­ны­ми спо­со­ба­ми. Уби­ва­лись по зако­ну, по жела­нию мате­рей и отцов, про­фес­си­о­наль­ны­ми рука­ми тех, кто дол­го это­му учил­ся. Это были дети, кото­рым нико­гда не суж­де­но было родить­ся и уви­деть свою маму. Это я поня­ла не сра­зу, а как-то смут­но-посте­пен­но. Ощу­ще­ние лип­ко­го боло­та и непро­хо­ди­мой тре­во­ги не остав­ля­ли меня с пер­во­го дня рабо­ты. Нет, я не рабо­та­ла в абор­та­рии. Я не сто­я­ла у кон­вей­е­ра смер­ти. Ведь я при­шла рабо­тать туда, где рож­да­ют­ся дети.

Я рабо­та­ла в мир­ном родиль­ном отде­ле­нии меди­цин­ской сест­рой-ане­сте­зист­кой. Кто не зна­ет – это асси­стент ане­сте­зио­ло­га. Мое дело был нар­коз и еще раз нар­коз. Роды, кеса­ре­вы сече­ния и все, что с этим свя­за­но. Вены, вены и еще раз вены. Я натре­ни­ро­ва­лась так, что «виде­ла» их паль­ца­ми и нико­гда не попа­да­ла мимо. Я научи­лась попа­дать в них луч­ше даже опыт­ных сестер. Очень часто мед­сест­ры из гине­ко­ло­гии и пато­ло­гии, запу­тав­шись в пло­хих венах, зва­ли нас к себе наверх: помочь поста­вить капель­ни­цу или внут­ри­вен­ный кате­тер. К чему я это рас­ска­зы­ваю – объ­яс­ню поз­же. Имен­но фра­за, бро­шен­ная одной аборт­ни­цей, бояв­шей­ся, что я про­по­рю ей вену, впер­вые жест­ко реза­ну­ла мне созна­ние. Но об этом будет ниже.

Мы рабо­та­ли сут­ка­ми через трое. Такой гра­фик. Было крайне тяже­ло. Но самое страш­ное меня жда­ло впе­ре­ди. И это страш­ное было не в гру­бо­сти неко­то­рых вра­чей по отно­ше­нию к мед­сест­рам, осо­бен­но таким неопыт­ным и зеле­ным, как я. Ни в бес­сон­ных ночах, когда мож­но было в луч­шем слу­чае вздрем­нуть пару часов лежа на узкой и жест­кой меди­цин­ской катал­ке, про­сы­па­ясь от кри­ков и круп­но­го озно­ба. Созер­цая холод­ный и угрю­мый рас­свет позд­ней осе­ни, идти рабо­тать, все еще пло­хо отли­чая  сон от дей­стви­тель­но­сти. Ни в ужас­ном ноч­ном трес­ке флу­о­рес­цент­ных ламп в опе­ра­ци­он­ной, от кото­рых взры­вал­ся мозг, как от китай­ской пыт­ки,  и ни в сани­тар­ской рабо­те по мытью, отдра­и­ва­нию всех мыс­ли­мых и немыс­ли­мых поверх­но­стей. Ста­вок сани­та­рок тогда, в 91‑м, не было, их про­сто и неза­тей­ли­во сва­ли­ли на сестер. Их сокра­ти­ли, ведь тогда мно­го чего сокра­ща­ли в нашей стране.

Самым страш­ным ноч­ным кош­ма­ром были «зали­ву­хи» и те несчаст­ные уби­тые в жут­ких муках нерож­ден­ные мла­ден­цы, послед­ним при­ста­ни­щем, кото­рых был боль­шой холо­диль­ник в отде­ле­нии гине­ко­ло­гии. Да, имен­но  пер­вая моя «зали­вуха» ска­за­ла мне про свои вены. Меня под­ня­ли сре­ди ночи, ска­за­ли, что в гине­ко­ло­гии роди­ла «зали­вуха» и надо идти делать нар­коз. Немно­го объ­яс­ню, поче­му имен­но я. Днем все­ми аборт­ни­ца­ми зани­мал­ся пер­со­нал гине­ко­ло­гии. А вот ночью на весь род­дом оста­ва­лась одна ане­сте­зист­ка, то есть в мое дежур­ство – это я,  с един­ствен­ной связ­кой клю­чей от сей­фа с нар­коз­ны­ми и нар­ко­ти­че­ски­ми пре­па­ра­та­ми, и имен­но я долж­на была идти в абор­та­рий ночью. А «зали­ву­хи» рожа­ли в основ­ном по ночам.

167 196 14 sivertime chernigov zdorove - Два месяца ада. Юлия Сысоева«Зали­вух­а­ми» на меди­цин­ском жар­гоне назы­ва­ли жен­щин, при­шед­ших на соле­вой аборт на позд­нем сро­ке. Думаю, что уже не нуж­но объ­яс­нять, что это такое и каким спо­со­бом уби­ва­ет­ся ребе­нок, и сколь­ко часов он поги­ба­ет в страш­ных муках, когда едкий гипер­то­ни­че­ский рас­твор хло­ри­сто­го натрия разъ­еда­ет ему кожу, гла­за, попа­да­ет в рот, в пище­вод… Как он кри­чит и бьет­ся в конвульсиях…

Об этом на сего­дняш­ний день пишут и рас­ска­зы­ва­ют мно­го. Рас­твор зали­ва­ет­ся утром или днем по рас­пи­са­нию, но ребе­нок, как пра­ви­ло, рож­да­ет­ся уже ночью, а даль­ше сле­ду­ет про­це­ду­ра чист­ки и нар­коз соот­вет­ствен­но. Само­го ребен­ка взве­ши­ва­ют, опи­сы­ва­ют, изме­ря­ют, мар­ки­ру­ют, заво­ра­чи­ва­ют в меди­цин­скую кле­ен­ку  и кла­дут в спе­ци­аль­ный холо­диль­ник для био-отходов.

Тогда, в 91‑м, одним из пер­вых ука­зов Ель­ци­на было под­пи­сан­ное поста­нов­ле­ние о соци­аль­ных абор­тах. Я не знаю, как этот закон назы­ва­ет­ся на юри­ди­че­ском язы­ке, впро­чем, это неваж­но и сути не меня­ет, глав­ное, что был под­пи­сан смерт­ный при­го­вор мно­гим детям, раз­ре­шав­ший про­ве­де­ние абор­тов на позд­них сро­ках, то есть до 28 неде­ли, по соци­аль­ным пока­за­ни­ям. Это зна­чи­ло, что любая жен­щи­на, вдруг пере­ду­мав­шая рожать, мог­ла пре­спо­кой­но при­ду­мать себе «соци­аль­ное пока­за­ние», пой­ти в меди­цин­ское учре­жде­ние и в сте­риль­ных усло­ви­ях изба­вить­ся от сво­е­го ребен­ка. Ника­ко­го кри­ми­на­ла, все по зако­ну, а сле­до­ва­тель­но, это не пре­ступ­ле­ние, не убий­ство, а про­сто меди­цин­ская про­це­ду­ра. Мы живем в Рос­сии, и поэто­му там, где 28 неде­ля, – может быть и 30‑я, и 32‑я, даже так быва­ло. Вот и потя­ну­лись жен­щи­ны, ниче­го не боясь, на так назы­ва­е­мые соци­аль­ные аборты.

В ту тем­ную осен­нюю ночь, когда непро­гляд­ная тьма густо сме­ши­ва­лась с чер­ным непре­рыв­ным дождем, бара­ба­нив­шим по метал­ли­че­ским под­окон­ни­кам,  я зашла в ярко-осве­щен­ную опе­ра­ци­он­ную абор­та­рия. На крес­ле лежа­ла совсем моло­день­кая девуш­ка 18 лет, толь­ко что родив­шая мерт­во­го ребен­ка при помо­щи соле­во­го абор­та. Сон­ная врач в мар­ле­вой мас­ке нето­роп­ли­во рас­кла­ды­ва­ла инстру­мен­ты, в лот­ке в кро­ви уже лежа­ла сред­них раз­ме­ров пла­цен­та. Девуш­ка была абсо­лют­но спо­кой­на, ее спо­кой­ствие меня поко­ро­би­ло. Я начи­на­ла пони­мать, что вот сего­дня она уби­ла сво­е­го ребен­ка. На лице у нее был доста­точ­но яркий маки­яж, как буд­то она лежит не в абор­та­рии, а соби­ра­ет­ся на дис­ко­те­ку или на сви­да­ние. Это еще боль­ше меня покоробило.

И вот она пово­ра­чи­ва­ет­ся ко мне в тот момент, когда я соби­ра­юсь вве­сти ей внут­ри­вен­ный нар­коз, и гово­рит, так холод­но-цинич­но, брезг­ли­во гля­дя на меня из-под накра­шен­ных рес­ниц, как смот­рят на низ­ко­сорт­ную обслу­гу: «Вену мне толь­ко не про­по­ри­те, а то тут уже одна мне вену про­ко­ло­ла». Меня это про­сто взбе­си­ло. Она, кото­рая толь­ко что уби­ла сво­е­го ребен­ка, бес­по­ко­ит­ся о сво­их венах! Да как бы я хоте­ла про­по­роть ей эту вену! У меня тогда было совер­шен­но острое жела­ние хоро­шень­ко про­по­роть ей вену, да так, что­бы синяк на полру­ки. Но я не ста­ла это­го делать. Может, пото­му что я не име­ла пра­ва зани­мать­ся таким вот мел­ким само­су­дом.  Такая скорбь объ­яла меня, что, когда я закон­чи­ла с ними, я ушла в пред­опе­ра­ци­он­ную – попро­щать­ся с ее ребенком.

Он лежал на кушет­ке, завер­ну­тый в оран­же­вую гру­бую кле­ен­ку. Это были его пер­вые и послед­ние пеле­ны. Никто нико­гда не ста­нет о нем пла­кать, пожа­луй, кро­ме меня в ту ночь. Я раз­вер­ну­ла кле­ен­ку. Там была малень­кая девоч­ка. Кожа на одной ноге у нее пол­но­стью слез­ла, и нога была крас­ная и бле­стя­щая. Таких детей еще назы­ва­ют «лако­вы­ми дет­ка­ми», так как от соли их неж­ная кожи­ца сле­за­ет и они рож­да­ют­ся крас­ны­ми и бле­стя­щи­ми, слов­но покры­тые лаком. У нее были тон­кие изящ­ные паль­чи­ки, и на них акку­рат­ные тон­кие ногот­ки, и на нож­ках были кро­шеч­ные ногот­ки. При­от­кры­тый ротик и немно­го выгля­ды­ва­ю­щий малень­кий язык. Свет­лые воло­си­ки на голо­ве были слип­ши­е­ся,  а все тело было покры­то белым пуш­ком, малень­кие, мяг­кие как у мыш­ки ушки, плот­но при­жа­тые к голо­ве. Я пони­ма­ла, что эти нож­ки нико­гда не побе­гут по зем­ле, эти руч­ки нико­гда не при­жмут игруш­ку, и она нико­гда не ска­жет: «Мама, я люб­лю тебя». Навер­ное, там, за гро­бом, она ска­за­ла бы одно: «Мама, за что? Зачем так жесто­ко? Мама, ты зна­ешь, как мне было больно?»

i?id=480aab7faa2c3fc9d6a2590a23ca4092&n=33&h=190&w=292 - Два месяца ада. Юлия СысоеваЯ сто­я­ла и дер­жа­ла ее на руках в пол­ном недо­уме­нии. Про­ис­хо­дя­щее не укла­ды­ва­лось у меня в голо­ве. Это­го про­сто не мог­ло быть. Это­го не долж­но быть! Этот ребе­нок дол­жен быть живым и люби­мым. Она долж­на была родить­ся где-нибудь к Ново­му году, когда вся стра­на будет наря­жать елки, зажи­гать раз­но­цвет­ные гир­лян­ды и лепить снеж­ных баб. А сей­час, в 2015‑м, ей было бы уже почти 25 лет.

Может быть, она сама была бы сей­час уже мамой. А ее мате­ри-убий­це сей­час око­ло 43. Навер­ное, она име­ет дру­гих детей, пом­нит ли она о сво­ей пер­вой уби­той доче­ри? Жале­ла ли она потом об этом? Пом­нит ли она, как в день смер­ти доче­ри кра­си­ла свое лицо, листа­ла мод­ный жур­нал, нетер­пе­ли­во жда­ла схва­ток в пала­те, а потом роди­ла ее как ненуж­ный отход в при­не­сен­ное эма­ли­ро­ван­ное меди­цин­ское суд­но. То самое суд­но, в кото­рое мочат­ся и испраж­ня­ют­ся боль­ные. Пом­нит ли она об этом?

А потом были дру­гие. Кон­вей­ер смер­ти рабо­тал исправ­но. Это были соци­аль­ные аборты.

Вот жен­щи­на,  44 года. Узна­ет о бере­мен­но­сти, уже когда ребе­нок заше­ве­лил­ся. Нет, она дума­ла, что у нее кли­макс. А тут бере­мен­ность. Надо избав­лять­ся! Раз­ве рожа­ют в 44 года? Это же стыд­но! Нор­маль­ная, здра­во­мыс­ля­щая, а глав­ное, при­лич­ная жен­щи­на не рожа­ет в таком воз­расте, это же позор! Что она ска­жет мужу и взрос­лым доче­рям, как она появит­ся с пузом на рабо­те? И она спо­кой­но идет на залив­ку. Там был маль­чик. Да, ей немно­го жал­ко, все­го чуточ­ку. Она все­гда хоте­ла маль­чи­ка, но у нее две доче­ри и пять абор­тов на «бла­го­че­сти­вом» сро­ке до 12 недель, когда при­лич­ные и здра­во­мыс­ля­щие жен­щи­ны долж­ны вовре­мя опре­де­лить­ся со сво­ей бере­мен­но­стью. Ну, а здесь неувя­зоч­ка вышла, не поня­ла вовре­мя, что бере­мен­на, про­пу­сти­ла так назы­ва­е­мые все сро­ки.  Быва­ет, и это попра­ви­мо. «Маль­чик, все же чуточ­ку жал­ко, – поду­ма­ет она, – но позд­но, воз­раст, ну куда уже…» И она уби­ва­ет сво­е­го сыноч­ка, навер­ное, того само­го ребен­ка, кото­рый боль­ше всех любил бы ее. И его боль­ше нет. Его завер­ну­ли в кле­ен­ку и отпра­ви­ли в тот же холо­диль­ник к дру­гим таким же мученикам.

Сей­час ей 68. И если она пре­вра­ти­лась в боль­ную и нико­му не нуж­ную ста­ру­ху, с дав­ле­ни­ем, с  гни­лым зло­вон­ным дыха­ни­ем, веч­но руга­ю­щую всех и вся, все­гда недо­воль­ную жиз­нью, ненуж­ную сво­им дав­но взрос­лым доче­рям, у кото­рых дав­ным-дав­но свои жиз­ни, и «чьхать» они хоте­ли на свою мама­шу, — она сама сде­ла­ла свой выбор, тогда, осе­нью 91-го, когда уби­ва­ла сво­е­го един­ствен­но­го сына. Мне ска­жут, что вот, мол, рас­фан­та­зи­ро­ва­лась, может, она еще креп­кая пожи­лая жен­щи­на, вполне здо­ро­вая, люби­мая дочерь­ми и пре­ста­ре­лым мужем, мир­но копа­ю­ща­я­ся в  гряд­ках на люби­мой даче, сажа­ет цве­точ­ки, нян­чит вну­ков и все у нее хоро­шо. Может быть, и так, но ско­рее все­го в ее жиз­ни раз­вер­нул­ся пер­вый вари­ант, и она его сама выбра­ла, это закон неот­вра­ти­мо­сти и сво­бод­но­го выбо­ра. Вто­рой вари­ант у нее мог бы быть, отка­жись она от убий­ства сво­е­го ребен­ка. Но она про­шла точ­ку невоз­вра­та, когда села на гине­ко­ло­ги­че­ское крес­ло для про­ве­де­ния мир­ной меди­цин­ской процедуры.

Может, кто-то ска­жет, что я осуж­даю этих несчаст­ных. Нисколь­ко. Я лишь скорб­лю о том ужа­се, кото­рый про­ис­хо­дит в мире каж­дый день совсем рядом с нами. А кто-то осу­дит меня и ска­жет, поче­му же ты сто­я­ла и смот­ре­ла, поче­му не раз­нес­ла этот абор­та­рий? Я не буду оправ­ды­вать­ся. Да, я сто­я­ла и смот­ре­ла, как в сту­по­ре. Мне самой было все­го 18 лет, и это все про­ис­хо­ди­ло как в ужас­ном бес­смыс­лен­ном лип­ком бре­ду, от кото­ро­го хочет­ся проснуть­ся раз и навсегда.

От жен­щин-аборт­ниц я виде­ла мно­го подоб­но­го циниз­ма. Одна «блат­ная», кото­рой были назна­че­ны нар­ко­ти­че­ские обез­бо­ли­ва­ю­щие (а это очень боль­шая честь, и дале­ко не всем их назна­ча­ли), после очень блат­но­го мини-кеса­ре­ва сече­ния пожа­ло­ва­лась мне, что в ее отдель­ной пала­те, в кото­рую ее поме­сти­ли по очень боль­шой дого­во­рен­но­сти, капа­ет кран. Тре­бо­ва­ла сан­тех­ни­ка сре­ди ночи. Да из нее про­сто выре­за­ли ее ребен­ка, как выре­за­ют ненуж­ную меша­ю­щую жиз­ни опу­холь! Выре­за­ли живо­го, и пока заши­ва­ли ее живот, – акку­рат­ны­ми кос­ме­ти­че­ски­ми шва­ми, таки­ми, что бы потом мог­ла ходить на пля­же в бики­ни, – ее ребен­ка поло­жи­ли на холод­ный под­окон­ник уми­рать, а ей теперь нужен сан­тех­ник «кран чинить», пото­му что ей отдох­нуть надо, заснуть, «был труд­ный день»! Зна­е­те, мне тогда хоте­лось вылить нар­ко­тик этот, стро­го учет­ный про­ме­дол, в рако­ви­ну и вко­лоть ей про­стую водич­ку, что бы она ора­ла от боли, тогда ей будет точ­но не до капа­ю­ще­го кра­на… Она хоть раз вспом­ни­ла о сво­ем нерож­ден­ном ребен­ке, умер­шем на камен­ном под­окон­ни­ке в операционной?

kalendarno tematicheskoe planirovanie po fizkulture po fgos 13581 101 - Два месяца ада. Юлия СысоеваБыли и мате­ри-цини­ки, при­во­див­шие на аборт сво­их доче­рей. Нико­гда не забу­ду одну мама­шу, кото­рая при­та­щи­ла свою шест­на­дца­ти­лет­нюю дочь на позд­ний аборт.  Девоч­ка в 16 лет не может решать сама рожать ей или нет, но реша­ет мама. А мама ска­за­ла – аборт и точ­ка. НЕ ОБСУЖДАЕТСЯ.  И вот эта дама, рас­пол­нев­шая, как ста­рый мопс, уве­шан­ная доро­ги­ми  серь­га­ми, сво­и­ми тол­сты­ми паль­ца­ми, уни­зан­ны­ми мас­сив­ны­ми перст­ня­ми, стро­чи­ла бума­гу с заяв­ле­ни­ем об абор­те по соци­аль­ным показаниям.

Жрать им нече­го, малы­ша рас­тить не на что. Дама по тем вре­ме­нам была дирек­то­ром ресто­ра­на. Не сто­ит объ­яс­нять, какая это хлеб­ная долж­ность была в те самые вре­ме­на и как жили дирек­то­ра ресто­ра­нов, мага­зи­нов и про­дук­то­вых баз, в то вре­мя когда всей стране дей­стви­тель­но  жрать нече­го было. И вот она эти­ми сво­и­ми брил­ли­ан­то­во-руби­но­вы­ми рука­ми под­пи­сы­ва­ла смерт­ный при­го­вор сво­е­му вну­ку и лома­ла жизнь сво­ей дочери.

Ее бед­ная дочь, блед­ная и запла­кан­ная девоч­ка с опух­ши­ми гла­за­ми, пол­ны­ми ужа­са, сиде­ла на дере­вян­ной кушет­ке, покры­той все той же оран­же­вой омер­зи­тель­но-холод­ной кле­ен­кой, и нерв­но тере­би­ла казен­ную засти­ран­ную сороч­ку с жир­ной чер­ной печа­тью «16 родиль­ный дом». Ее ребен­ку, кото­ро­го она уже, по всей види­мо­сти, успе­ла полю­бить, не суж­де­но  было родить­ся в родиль­ном доме, его там долж­ны были убить все­го через несколь­ко часов, после под­пи­са­ния смерт­но­го при­го­во­ра. Бед­ное заби­тое суще­ство не мог­ло про­мол­вить ни сло­ва, она не мог­ла пой­ти про­тив сво­ей власт­ной и гру­бой мама­ши. Даже аку­шер­ки, пови­дав­шие мно­го на сво­ем веку и успев­шие зачерст­веть и выго­реть в душе, сами про­шед­шие не через один аборт, даже они пле­ва­лись тогда от отвра­ще­ния, гля­дя на эту лжи­вую мамашу.

А вот еще эпи­зод: в дверь при­ем­но­го отде­ле­ния про­су­ну­лась муж­ская раз­ве­се­лая голо­ва и бод­ро про­из­нес­ла: «Здрасте, а мы на аборт. Мож­но?» Потом в дверь про­со­чи­лась при­лич­но оде­тая жен­щи­на с уже доволь­но замет­ным малень­ким и акку­рат­ным живо­ти­ком. Она обня­ла сво­е­го мужа за шею, они мир­но чмок­ну­лись в щеч­ку. Так обы­ден­но, так мило и неж­но выгля­де­ло бы это, если бы не  фра­за: «мы на аборт». Толь­ко вду­май­тесь в эти сло­ва. Она про­ща­лись с мужем так, как буд­то ложи­лась поле­жать и поле­чить «неболь­шую про­блем­ку со здо­ро­вьем», пры­щик на зад­нем месте. Я не знаю, како­ва была при­чи­на их «труд­но­го реше­ния», поче­му у них воз­ник­ло такое друж­ное и непри­нуж­ден­ное жела­ние изба­вить­ся от ребе­ноч­ка, но эта лег­кость, с кото­рой они оба шли на аборт, про­сто шокировала.

Вооб­ще я часто виде­ла, как муж­чи­ны про­во­жа­ли сво­их жен­щин на аборт. Одни непри­нуж­ден­но и как-то очень обы­ден­но про­ща­лись, как буд­то вооб­ще ниче­го не про­ис­хо­дит,  дру­гие захо­ди­ли с камен­ны­ми напря­жен­ны­ми лица­ми, какие быва­ют у супру­же­ских пар в ЗАГСе на про­це­ду­ре раз­во­да. Они пря­чут взгля­ды, отво­ра­чи­ва­ют лица, под­жи­ма­ют губы, гово­рят одно­слож­ные фра­зы. «Давай, все будет нор­маль­но, я тебя встре­чу зав­тра, ты ниче­го не забы­ла? Пас­порт с тобой, ну все, пока», – и так далее, и тому подоб­ное. Может, они испы­ты­ва­ют сму­ще­ние, или страх, или угры­зе­ния сове­сти, поэто­му при­хо­дят с камен­ны­ми напря­жен­ны­ми лица­ми, нерв­но ищут куда-то зава­лив­ший­ся пас­порт, пере­би­ра­ют вещи. Они гово­рят все это, а их ребе­нок начи­на­ет уже сжи­мать­ся от ужа­са в пред­чув­ствии смер­ти. Если кто-то из защит­ни­ков абор­тов ска­жет, что он ниче­го там не чув­ству­ет, то такой защит­ник глу­бо­ко оши­ба­ет­ся. Уже дав­но всем извест­но, что ребе­нок чув­ству­ет смерть. Пред­ставь­те себя в каме­ре смерт­ни­ков. Какой ужас вы буде­те испытывать?

http pit.dirty.ru lepro 2 2008 09 30 5961 231501 0f3d232648f38a7e0cd2967fa35d3ad0 - Два месяца ада. Юлия СысоеваБыла еще жен­щи­на. Тоже позд­ний срок. Муж недав­но погиб. При­шла делать аборт. Это тоже как-то всех поко­ро­би­ло. Она твер­ди­ла: «Куда я теперь одна с ребен­ком?» И прав­да, куда? Надо убить, и про­бле­ма реше­на. Будешь совсем одна. Так хоть с ребен­ком, а так – и без мужа, и без ребен­ка. Все рав­но, мужа уже нет. Моло­дая, най­дет ново­го мужа, а с ребен­ком кто возь­мет? Может, она была в шоке и не пони­ма­ла, что тво­рит, ска­жут дру­гие, но поче­му тогда дру­гие жен­щи­ны в ана­ло­гич­ной ситу­а­ции не дела­ют это­го, более того, пыта­ют­ся все­ми сила­ми сохра­нить  живую частич­ку люби­мо­го чело­ве­ка? Ско­рее все­го – это непод­власт­ный разу­му какой-то осо­бо запре­дель­ный вид эго­из­ма. Каж­дый пере­жи­ва­ет горе по-сво­е­му, кто-то тво­рит глу­по­сти, – опять ска­жут защитники.

Нет, это не глу­по­сти и не горе. Это то же самое, когда уби­ва­ют «лиш­не­го» ребен­ка, «лиш­ний рот», не хотят «нище­ту пло­дить». Кста­ти, кто при­ду­мал эту кры­ла­тую фра­зу? Пло­дить нище­ту! Аборт – это лекар­ство от нище­ты?! То есть, убив без­за­щит­ное дитя, наше обще­ство ста­нет и бога­че и счаст­ли­вее? Решат­ся вся­кие соци­аль­ные про­бле­мы, нач­нет­ся про­цве­та­ние? Полу­ча­ет­ся, за деся­ти­ле­тия, что в нашей стране дела­ют­ся абор­ты, мы долж­ны были стать бога­той и про­цве­та­ю­щей дер­жа­вой? Мне сра­зу ска­жут защит­ни­ки абор­тов, что  не надо утри­ро­вать и пере­дер­ги­вать. А потом про пра­во жен­щи­ны на выбор и про пра­во, – вду­май­тесь толь­ко в это сло­во! – ПРАВО ребен­ка родить­ся желан­ным. Я боль­ше­го циниз­ма и лжи не виде­ла! Даже тет­ка в доро­гих перст­нях и коль­цах менее цинич­на, чем сама эта мысль – «пра­во на рож­де­ние желан­ным». Инте­рес­но, когда его уби­ва­ют, он зна­ет об этом сво­ем праве?

И опять перед гла­за­ми вста­ют лица, кар­ти­ны. Вот мне рас­ска­зы­ва­ют про одну аку­шер­ку из пато­ло­гии, кото­рая дела­ла аборт на 20 неде­ле. Нет, не соле­вой. Залив­ку как-то не любят, поэто­му «сво­их»  обыч­но не зали­ва­ют. Дела­ют либо мини-кеса­ре­во, так это назы­ва­ет­ся «про жен­щи­ну с кра­ном», либо тра­ди­ци­он­ный аборт. Мини-кеса­ре­во она не захо­те­ла делать, живот швом пор­тить, пусть даже и кос­ме­ти­че­ским, да и мат­ку пор­тить руб­цом, она же еще родить хочет. Так вот мне рас­ска­зы­ва­ли, как рас­чле­ня­ли это­го ребен­ка в мат­ке, вытас­ки­ва­ли по частям.  И как гром­ко тре­ща­ли кости, когда их лома­ли, так что всех тош­ни­ло от этих зву­ков. «А поче­му она пере­ду­ма­ла рожать?» – спра­ши­ва­ла я. Мне отве­ти­ли, что рас­ста­лась со сво­им пар­нем, вро­де как замуж за него не соби­ра­лась, вро­де изме­нил он ей. В общем, раз­бе­жа­лись, вот и пере­ду­ма­ла. А оста­вать­ся мате­рью-оди­ноч­кой – нет, ни за что.

Про­ще убить. У «сво­их», пря­мо на рабо­те, сде­ла­ют все как надо. Хоть «свои» и не любят делать у «сво­их», но почти все сотруд­ни­цы пери­о­ди­че­ски поль­зо­ва­лись услу­га­ми род­но­го абор­та­рия. Потом рас­ска­зы­ва­ли и пере­ска­зы­ва­ли это все за чаем в сест­рин­ских, поедая оче­ред­ной торт, при­не­сен­ный от бла­го­дар­ных паци­ен­ток. Обсуж­да­ли сво­их муж­чин, секс и, конеч­но, свои абор­ты. Она из мед­се­стер даже рекорд­смен­кой по ним была. По несколь­ко штук в год, пря­мо на рабо­те. «Почи­сти­лась», поле­жа­ла и побе­жа­ла рабо­тать, даже боль­нич­ный не бра­ла. Дома муж и один сын.  Да, я не пре­уве­ли­чи­ваю, так и было. Я не пони­ма­ла, как после это­го, – вер­нее, «с этим», пото­му что в слу­чае абор­та «после» не быва­ет, он оста­ет­ся с жен­щи­ной на всю жизнь, – как мож­но «с этим» жить, трес­кать тор­ты, обсуж­дать в курил­ке под лест­ни­цей?  И ведь зна­ла же эта аку­шер­ка, на что шла и как тре­ща­ли кости, хоть сама была под нар­ко­зом, каче­ствен­ным, «для своих».

Нет, я не мог­ла там боль­ше нахо­дить­ся, видеть все это, слу­шать эти раз­го­во­ры и глав­ное – участ­во­вать в этом. Не мог­ла. Я поня­ла, что я не могу жить с этим, я не пони­ма­ла, как мне даль­ше с этим жить. Одна­жды, это было днем, мне нуж­но было под­нять­ся в гине­ко­ло­гию за чем-то. Захо­жу в опе­ра­ци­он­ную. Лежит жен­щи­на, как все­гда. Соби­ра­ют­ся зали­вать. «Вра­чи­ха-пала­чи­ха», кото­рая, кста­ти, не люби­ла при­ни­мать роды, а люби­ла делать абор­ты, как раз нача­ла про­ка­лы­вать плод­ный пузырь и сли­вать око­ло­плод­ные воды, что­бы на их место залить соле­вой рас­твор. Вра­чи­ха была в хоро­шем настро­е­нии, шути­ла о чем-то с жен­щи­ной. Жен­щи­на тоже была пре­спо­кой­ная, и даже, каза­лось, в хоро­шем настро­е­нии. У нее были так назы­ва­е­мые «меди­цин­ские пока­за­ния», резус-кон­фликт. Мед­сест­ра куда-то уда­ли­лась, око­ло­плод­ные воды сте­ка­ли мед­лен­но, а вра­чи­ха хоте­ла уско­рить про­цесс. И тут я вхо­жу, вро­де с фла­ко­на­ми калип­со­ла, да, он у них кон­чил­ся, и меня попро­си­ли отне­сти. В этот момент вра­чи­ха гово­рит мне: «Нада­ви ей на живот, а то течет мед­лен­но». Типа, попа­лась я ей под руку.

И вот ужас. Я как под гип­но­зом в оце­пе­не­нии от про­ис­хо­дя­ще­го надав­ли­ваю ей на живот и чув­ствую, как ребе­нок начи­на­ет бить­ся у меня под рукой. Я отдер­ги­ваю руку, как от элек­три­че­ско­го тока, отска­ки­ваю в сто­ро­ну. А вра­чи­ха гово­рит: «Ишь, чув­ству­ет, что его уби­ва­ют, ну ниче­го, недол­го пры­гать оста­лось». Гово­рит это с каким-то осо­бым садиз­мом и жесто­ко­стью! Я пони­маю, что в этом момент у меня ухо­дит пол из-под ног. Я попа­даю в ад. Я бегу отту­да. Кори­до­ры, лест­ни­цы. Я иду и пишу заяв­ле­ние об ухо­де. Я так и ска­за­ла, что боль­ше не желаю участ­во­вать в абор­тах. На что мне ска­за­ли, что я долж­на отра­бо­тать два меся­ца по зако­ну. Тогда так было. Нель­зя было взять и уво­лить­ся. Но раз я боль­ше не желаю, то меня на эти два меся­ца пере­ве­дут в тихий «ста­ци­о­нар на дому», – так назы­вал­ся каби­нет при­е­ма бере­мен­ных, типа кон­суль­та­ции, буду сидеть с док­тор­шей на при­е­ме и при­ни­мать беременных.

И вот сижу я с док­тор­шей в ста­ци­о­на­ре на дому. При­хо­дит к нам девуш­ка. 22 года. Вышла замуж в Москве за про­фес­сор­ско­го сына. Сама про­стая, из про­стой семьи, отку­да-то с пери­фе­рии. Забе­ре­ме­не­ла. Све­кровь ее не любит, изде­ва­ет­ся, дер­жит в сво­ей огром­ной про­фес­сор­ской квар­ти­ре за слу­жан­ку, а тут и муж, как выяс­ня­ет­ся, изме­ня­ет ей и не любит ее. Тут еще и ана­ли­зы при­шли очень пло­хие, поч­ки у нее ста­ли отка­зы­вать, и неиз­вест­но, выжи­вет ли она или нет. Вот моя док­тор­ша ей и гово­рит, что давай сде­ла­ем аборт, раз такая ситу­а­ция. «Как аборт? – уди­ви­лась она. – Он же там живой, он же шеве­лит­ся, я же его люб­лю», – воз­ра­зи­ла девуш­ка со сле­за­ми и дро­жью в голо­се. Тут и я всту­пи­лась, боясь, что и эту уго­во­рят. «Как аборт, он же там живой, он же шеве­лит­ся», – нача­ла я лепе­тать… Док­тор­ша выгна­ла меня вон. «Не лезь со сво­и­ми глу­по­стя­ми», – ска­за­ла мне докторша.

Девуш­ка эта не сде­ла­ла аборт.  Ее отпра­ви­ли в спе­ци­аль­ную боль­ни­цу на сохра­не­ние. Я верю, что она роди­ла заме­ча­тель­но­го сыноч­ка и все у нее по сей день хоро­шо. И ему уже 24 года, и он очень любит свою маму…

А я тогда в ту страш­ную осень кре­сти­лась и нико­гда боль­ше в абор­тах не участ­во­ва­ла, хотя рана эта оста­лась на всю жизнь, и я до сих пор опла­ки­ваю тех уби­тых на моих гла­зах деток.  На зем­ле умно­жа­ют­ся без­за­ко­ния по при­чине оску­де­ния люб­ви. Толь­ко любовь может побе­дить это страш­ное зло.

 

16 нояб­ря 2015 г.
Источ­ник